Статьи

В настоящей публикации автор ставит целью проанализировать влияние советского законодательства на развитие белорусского правового регулирования в области обращения с отходами атомной энергетики. Исследованию подлежали правовые акты с момента сооружения первой АЭС на территории СССР. Отмечается, что в Белорусской ССР до 1992 г. применялось республиканское и союзное законодательство, регулирующее вопросы обращения с радиоактивными отходами и устанавливающее правила в данной области. Анализируется динамика совершенствования правового определения «радиоактивные отходы» в актах СССР. Отмечается, что радиоактивные отходы, образовавшиеся в результате аварии на Чернобыльской АЭС, в соответствии с белорусским законодательством выделены в отдельную группу с особым правовым регулированием. Исследуется система белорусского законодательства постсоветского периода, включающая международно-правовые акты, законы и иные акты законодательства. Автор делает вывод, что правовое регулирование в области обращения с отходами атомной энергетики в СССР имело подробно регулирующие требования, влияние на которые оказывали исторические факты, научно-технический прогресс и иные события, послужившие основой для формирования национального законодательства Республики Беларусь исследуемой области.

Мотивационная функция имеет существенные особенности, которые выделяют ее из других функций права, и позволяет раскрыть такие сущностные свойства права социального обеспечения, которые не проявляются в иных функциях. Взяв за основу механизм мотивационного воздействия, включающий законы мотивации, структуру мотивов, их классификацию, в работе исследуются вопросы мотивационного воздействия, имеющие важное значение для права социального обеспечения. При проведении исследования выявлено, что пенсии, пособия, другие виды социального обеспечения имеют мотивационное значение не столько для социально-обеспечительных правоотношений, сколько для правоотношений трудовых. Этим самым подтверждается, что социально-обеспечительные, и в первую очередь пенсионные права, формируются не в социально-обеспечительных правоотношениях, а в правоотношениях трудовых, служебных или предпринимательских. Но данные права (право на пенсию, право на пособие) являются определенными мотиваторами для лиц, осуществляющих трудовую деятельность. Иными словами мотивы, имеющие правовую природу и сформированные на основе норм социально-обеспечительного законодательства, побуждают субъектов трудовых отношений на более производительный труд. Также обращено внимание на недостатки системы мотивов, показано, что государству, в определенных случаях, правильнее предоставить дополнительные пенсионные льготы, оценив этим самым предшествующую трудовую деятельность граждан и установив дополнительные мотивы для тех лиц, которые еще не вышли на пенсию

В статье содержится анализ распространения принципа автономии воли на внедоговорные обязательства с точки зрения исторической ретроспективы. В рамках рассмотрения этапов становления наднационального регулирования данного вопроса в Европейском союзе, в отдельных национальных правопорядках, включая Российскую Федерацию, комплексному исследованию подвергаются как принятые, так и отклоненные законодательством и доктриной модальности выбора применимого права для внедоговорных обязательств. С позиции исторического развития в статье проанализированы ключевые дихотомии, составляющие проблему допустимости выбора применимого права во внедоговорных обязательствах: допустимость предшествующего выбора применимого права либо обоснованность только последующего выбора; допустимость выбора права любого иностранного правопорядка либо целесообразность установления критериев, ограничивающих диапазон выбора; обоснованность автономии воли в любых правоотношениях либо необходимость ограничения или полного отказа от автономии воли в зависимости от сферы гражданского оборота или от особенностей субъектного состава правоотношений. Автор приходит к выводу о динамичном распространении принципа автономии воли во внедоговорных обязательствах за сравнительно небольшой исторический период, а также о наличии тенденции по расширению сферы действия принципа lex voluntatis в недобровольных отношениях в целом и о прослеживающейся либерализации модальностей такого выбора применимого права в частности. По результатам проведенного исследования автор прогнозирует дальнейшее устранение ряда ограничительных норм и увеличение практической и доктринальной значимости свободы выбора применимого права во внедоговорных обязательствах.

В статье ставится задача оценки регулирующей функции налогообложения в отношении производства полимеров из углеводородного сырья (пластика), а также на основе изучения влияния пластика на окружающую природную среду и здоровье человека автор стремится выработать меры налоговоправового воздействия, направленные на сокращение производства пластика. При этом принимается в расчет наличие возможности производства полимеров из альтернативных источников помимо углеводородов (биопластик). В настоящее время в Российской Федерации существуют меры налогового стимулирования, направленные на переработку углеводородов в пластик. Это стимулирует производства пластика. Но при этом законодательство в недостаточной мере учитывает необходимость охраны окружающей природной среды и здоровья человека в отношении широкого применения пластика и его деградации до микропластика. Автор приходит к выводу о необходимости введения акцизов на ряд изделий из пластика, в частности на полиэтиленовые пакеты. Выводы автора подкреплены ссылками на международный опыт в этом вопросе. С другой стороны, производство биопластика должно освобождаться от налогообложения акцизами. Также в статье анализируются возможные меры налогового стимулирования сбора и переработки пластика. Автор обращает внимание на необходимость создания материальных стимулов для населения в отношении сбора пластика. Основанием для таких стимулов также могут быть акцизы и частичное освобождение от акциза производства пластика из вторичного сырья.

В статье рассматривается, как в процессе централизации происходит изменение формы государственного единства России. Интерес представляет не только теоретическое осмысление проблемы, но и историко-правовой анализ сложившегося государственного единства России. В статье прослеживается, что изменение формы государственного единства России связано с освобождением от вассальной зависимости от преемника Золотой Орды — Большой Орды. В статье обосновывается, что создание единого Русского государства и его централизация несколько расходятся во времени, хотя на последних этапах и совпадают. Эти изменения начали проявляться прежде всего в изменении правового положения феодальной верхушки, служилого сословия, что нашло отражение в статусе их землевладений. После феодальной войны середины XV в. они выражаются в укреплении центральной власти (изменяется порядок наследования великокняжеского престола и увеличивается власть великого князя), практически сводится на нет удельное землевладение и основным становится служилое землевладение, запрещается свободный переход бояр и слуг вольных от великого князя к другим землевладельцам. Это способствует созданию консолидированного класса (социальной группы) служилых людей по отечеству.

29 октября 2021 г. состоялась юбилейная XV Международная научно-практическая конференция «Современные проблемы коммерческого права России», посвященная 80-летию Бориса Ивановича Пугинского — основателя школы коммерческого права, заслуженного юриста России, доктора юридических наук, профессора кафедры коммерческого права и основ правоведения юридического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Рецензируя монографию Е.А.Фроловой «Рациональные основания права: классика и современность», авторы рецензии отмечают актуальность данной книги и ее значение для развития теоретико-правовой и философско-правовой мысли России. исследование сущности права с теоретических позиций позволило профессору Е. А. Фроловой объективно выявить проблемы современной юридической науки. В рецензии также дана высокая оценка качеству проведенной в ходе исследования глубокой проработки юридических источников разных периодов мировой истории, что позволило автору монографии сделать значимые выводы относительно современного состояния науки теории права.

Д . А. П а ш е н ц е в, М . В. З а л о и л о, А . А. Д о р с к а я. Смена технологических укладов и правовое развитие России. — М: ИЗиСП: НОРМА: Инфра-М, 2021.— 184 с.

В рецензии раскрываются основные идеи и содержание актуального монографического исследования на тему «Смена технологических укладов и правовое развитие России» (М., 2021), в котором на междисциплинарной основе представлена авторская концепция правогенеза. Эта концепция обусловливает правогенез определяющей ролью доминирующей технологии и технологического уклада российского общества. Исходя из позиции авторов монографии, специфика возникновения, состояния и динамики развития права, его закономерности во многом детерминированы технологическим фактором на том или ином историческом отрезке времени на пути движения общества от традиционного к постиндустриальному типу. Раскрывая с новых методологических позиций значимые для общей теории и истории права основополагающие закономерные связи технологических, экономических и правовых процессов на разных исторических этапах, авторы выстраивают определенную логику циклического, волнового развития истории российского права, обусловленного конвергенцией экономического, технологического и собственно правового процессов. Дается оригинальная трактовка периодизации истории российского права в зависимости от технологических укладов, показано, что в эволюции отечественного права, изменении его системных и структурных характеристик особое место необходимо отводить роли технологического фактора и проблеме диалектики экономической, технологической и правовой конвергенции.

Настоящее исследование является четвертым в цикле статей, посвященных вопросам генетико-правового просвещения. В первой работе была раскрыта мера свободы субъекта права в определении режима использования данных на примере генетической информации; во второй — мера свободы субъектаадресата генетического просвещения в контексте его содержания; в третьей — особенности форм генетико-правового просвещения в обществе эпохи Индустрии 4.0. Цель данной статьи — проанализировать деятельность акторов генетико-правового просвещения, от особых познаний в соответствующей области которой зависит успешность и результативность названной деятельности. В связи с этим задачами настоящей статьи явились изучение специальных компетенций акторов генетико-правового просвещения и исследование его форм и средств. Авторы фокусируют свое внимание на причинах (факторах), которые оказывают влияние на формирование модели компетенций субъектов, осуществляющих генетико-правовое просвещение; на перечне знаний и умений, которыми должна обладать команда таких акторов, в связи с этим рассматриваются их специальные компетенции. В статье раскрывается практическое значение генетико-правового просвещения, анализируются его виды и соответствующие им приемы (официальное и неофициальное просвещение). Авторы делают вывод о необходимости концептуализации генетического правового просвещения, в связи с чем приводят соответствующие рекомендации для науки и практики, в частности указывают на необходимость сочетать официальные и неофициальные формы такого просвещения, проработать вопрос о введении «генетического омбудсмена». В ходе данного исследования использовались логический, сравнительно-правовой и формально-юридический методы.

Статья посвящена проблеме привлечения к ответственности по международному уголовному праву за преступление агрессии, совершаемое посредством кибератак — за киберагрессию. Автор, проанализировав признаки объективной стороны преступления по Римскому статуту Международного уголовного суда (МУС) и изучив наиболее масштабные кибератаки, имевшие место за последние 15 лет, приходит к выводу, что предусмотренные ст. 8бис Римского статута требование о совершении акта агрессии именно государством и пороговое требование к акту агрессии (достижение им уровня грубого нарушения Устава ООН), а также отсутствие в ст. 8бис указания на открытость перечня актов агрессии затрудняют его применение к киберагрессии. Положения Статута о субъекте агрессии, ограничивающие круг как основных исполнителей, так и соучастников, до тех, кто осуществляет фактические контроль или руководство государством, препятствуют привлечению субъектов кибератак к ответственности за агрессию. Аналогичные сложности возникают и при применении к кибератакам требований о субъективной стороне агрессии, в частности о наличии у виновного лица намерения и осознания. В то же время автором статьи признается возможность и даже необходимость распространения дефиниции агрессии на случаи совершения этого преступления посредством кибератак.

Юридические проблемы, связанные с постоянным нейтралитетом Австрии, обсуждаются как в австрийской, так и в российской международно-правовой литературе. Установление австрийского нейтралитета в 1955 г. уже поднимает некоторые юридические вопросы. Данная статья — после общего введения постоянного нейтралитета в качестве международно-правового института — посвящена ответу на вопрос, имеет ли австрийский нейтралитет международноправовое закрепление и каковы правовые основы подобного закрепления. Путем сравнительного анализа соответствующей австрийской и советской/российской международно-правовых доктрин предпринята попытка выяснить, какой из этих правовых взглядов представляется оправданным с точки зрения понятий нейтралитета в международном праве. Показано, что обязательства, вытекающие из постоянного нейтрального статуса Австрии, выходят за рамки явно указанных в австрийском федеральном конституционном Законе о постоянном нейтралитете (далее — Закон о нейтралитете) обязательств. Также показано, что существуют убедительные аргументы в пользу того, что (1) австрийский нейтралитет был обоснован в Московском меморандуме (апрель 1955 г.), а также в Венском государственном договоре (май 1955 г.), т. е. имеется юридический фундамент в международном договорном праве, и что (2) нотификация Закона о нейтралитете представляет еще одну возможность закрепления австрийского нейтралитета в международном праве. Кроме того, автор стремится ответить на вопрос, почему следует отказаться от того международно-правового мнения, которое исходит из закрепления австрийского нейтралитета только в Законе о нейтралитете.

В статье рассматривается вопрос о соотношении некоторых видов частно-правовых правомочий (права на чужое поведение и права на собственное поведение фактического характера) с правомочием распоряжения. На основе анализа рассматриваемых правомочий делается вывод об их неразрывной связи с правомочием распоряжения. Рассмотрены различные теоретические модели правомочий на чужое поведение и на собственное поведение фактического характера. Продемонстрирована связь сформулированного в отечественной цивилистической традиции понятия права на чужое поведение с разработанным в рамках германской теории частного права понятием притязания. Рассмотрены основные теоретические модели понятия притязания (теории Б. Виндшайда, Э. Р. Бирлинга и А. Тона). На основе анализа германской теории притязания сделан вывод о том, что понятие притязание изначально мыслилось как теснейшим образом связанное с понятием распоряжения. Рассмотрены основные возражения против тезиса, в соответствии с которым право на чужое поведение неразрывно связано с распорядительными правомочиями и продемонстрирована их недостаточная убедительность. Продемонстрировано, что аналогичная проблема возникает и применительно к праву на собственное поведение фактического характера, обладание которым также само по себе также не предполагает наличие у управомоченного распорядительных правомочий (права на собственное поведение юридического характера). На основе анализа содержания и механизма осуществления правомочий, относящихся к праву на собственное поведение, сделан вывод, что указанные правомочия не могут осуществляться вне реализации распорядительных правомочий и оказываются неразрывно связанными с последними.

Современная конституционно-правовая наука, уделяя значительное внимание методам толкования Конституции Российской Федерации, нередко обходит содержательные вопросы интерпретации конституционных понятий, зачастую вытесняя их в область юридической техники. Большое количество исследований концентрируется на вопросах конституционной терминологии, т. е. на сугубо внешней стороне конституционных понятий, оставляя в стороне их смысл и место в системе конституционного регулирования. Между тем надлежащее определение содержания и объема того или иного конституционного предписания напрямую зависит от толкования понятия, составляющего основу конституционной нормы. Для этого Конституционный Суд РФ, уполномоченный на официальное и общеобязательное толкование Конституции РФ, обращается к методу автономного толкования, которое предполагает интерпретацию конституционных понятий в системе конституционных предписаний, не ограничиваясь определениями, которые им дает отраслевое регулирование. Данный метод толкования не получил основательного осмысления в отечественной конституционно-правовой науке применительно к деятельности Конституционного Суда РФ. Однако в условиях усложнения системы законодательства, а также в связи с участием Российской Федерации в межгосударственных объединениях, автономное толкование Конституции РФ может оказаться востребованным в практике Конституционного Суда РФ.

Изменение регулирования института особого мнения судьи Конституционного Суда Российской Федерации вызвало оживленную дискуссию в российском юридическом сообществе. Как представляется, аргументы сторон в этой дискуссии тесно связаны с одобрением или неодобрением особых мнений конституционных судей как явления. Настоящая статья представляет собой попытку рассмотреть законодательные изменения регулирования института особых мнений судей Конституционного Суда с несколько иной позиции, сравнив динамику регулирования рассматриваемого института в России и зарубежных странах. В целях исследования предлагается рассматривать нормативное закрепление особого мнения с позиций «материального» (право на особое мнение) и «процессуального» (право на обнародование особого мнения) аспектов. Проведенное сравнение позволило выявить сходства и отличия действующего в настоящее время регулирования с законодательством и практикой зарубежных стран. Установление тех или иных требований к содержанию особого мнения судьи или к форме его выражения (стилистике) является достаточно распространенной практикой. Однако ситуация, при которой публичное заявление судьей органа конституционного контроля особого мнения невозможно, а для судей общих судов подобное ограничение отсутствует, является чрезвычайно редкой.

Для определения эффективности правового регулирования экологических отношений часто применяется телеологический подход, основанный на сравнении полученного результата с поставленными целями. Надлежащее оформление целей в экологическом законодательстве, учет и анализ интересов, предопределяющих формулирование этих целей, способны повысить точность определения эффективности эколого-правового регулирования. Целью исследования является установление ключевых характеристик целей эколого-правового регулирования, обеспечивающих корректное определение эффективности такого регулирования. Исследована проблема отсутствия закрепления или непрозрачности формулировок целей, отражающих экологические интересы общества, в отдельных законах и правовых институтах. Поднят вопрос повышенной роли экономических интересов в правовом регулировании некоторых общественных отношений, тесно связанных с экологическими, вследствие чего вопрос о качестве окружающей среды оказывается вне рамок общей оценки эффективности подобного смежного правового регулирования. Показаны примеры законов, которые по существу регулируемых отношений и ввиду наличия в них норм экологического права являются экологизированными, но в которых не поставлены цели, связанные с регламентацией воздействия хозяйственной или иной деятельности на окружающую среду. Выделены акты, неоднозначные с точки зрения целевой направленности. Подчеркивается, что цели регулирования экологических отношений базируются на понятии благоприятной окружающей среды. Сделаны выводы, что экологические интересы при их наличии подлежат отражению в постановке правовых целей; обусловленность целей существованием экологических интересов, четкость и прозрачность их формулировок в своей части обеспечивают правильность и полноту определения эффективности эколого-правового регулирования.