Статьи

Данная статья посвящена вопросам о возможности и обоснованности признания малозначительным деяния в рамках формального состава преступления. С этой целью автором исследуются понимание общественной опасности применительно к вопросу о малозначительности деяния с формальным составом в доктрине и судебной практике. В статье делается вывод о роли малозначительности деяния как инструмента, позволяющего вывести за пределы УК РФ не обладающие криминальной общественной опасностью нарушения бланкетного законодательства в рамках формального состава. Данный вывод раскрывается на примере состава преступления, предусмотренного ст. 200.3 УК РФ. Также автором обосновываются выводы о возможности признания малозначительным деяния в рамках состава преступления с альтернативной формой вины; о необходимости привлечения лица к административной ответственности за совершение деяния, признанного малозначительным в связи с отсутствием криминальной общественной опасности; о необходимости принятия судом решения о возможности / невозможности признания деяния малозначительным в каждом конкретном случае и, соответственно, недопустимости ограничения перечня деяний, которые могут быть признаны малозначительными, со стороны Пленума Верховного Суда РФ (по крайней мере в отношении деяний, обладающих / не обладающих криминальной общественной опасностью).

Цель исследования — анализ уголовного российских законодательства, правовой доктрины и судебной практики по выявлению причинноследственной связи между уголовно наказуемым деянием — доведением до самоубийства и наступившими последствиями — суицидом. На основе анализа сделан вывод о том, что состав преступного деяния образуется при установлении прямой причинно-следственной связи между действиями виновного и самоубийством жертвы и не может быть образован, если суицид совершен вследствие иных воздействий, факторов или обстоятельств, даже если имело место воздействие подозреваемого, которое непосредственно не влечет за собой следствие. Последовательное и обстоятельное выявление причинно-следственной связи требует обязательного комплексного исследования психических процессов в сознании, а также обстоятельств жизни жертвы в их динамике, которые мотивировали или могли бы мотивировать его на самоубийство. Воздействие комплекса таких мотивирующих обстоятельств может указать на иную причинность, нежели противоправное воздействие как таковое. Иными словами, выявление второстепенных факторов приобретает более значимое для квалификации значение. Установление причинно-следственной связи предполагает опору на заключение судебной психолого-психиатрической экспертизы, являющейся относимым доказательством.

Настоящая статья представляет собой вторую часть работы, посвященной комплексному исследованию вопроса о политической ответственности Временного правительства. Автор показывает, что свержение монархического строя не привело к воплощению в жизнь надежд либеральных кругов об установлении политической ответственности правительства перед представительным органом. Пришедшее к власти в результате революции Временное правительство сразу же стало позиционировать себя в качестве органа государственной власти, который может нести ответственность за свои решения только перед народом, и потому отказалось считать себя ответственным перед Государственной думой. Старания меньшевиков и эсеров принудить его нести ответственность перед предпарламентом также потерпели неудачу. Вплоть до свержения Временное правительство успешно противостояло исходившим как со стороны левых, так и правых кругов попыткам установить над ним контроль какого-либо представительного органа. Однако, хотя Временному правительству удалось отстоять свою безответственность, его члены несли ответственность перед делегировавшими их политическими партиями. Вопреки ожиданиям либеральных кругов период между Февральской и Октябрьской революциями стал временем становления принципа партийной ответственности должностных лиц.

В статье анализируются взгляды на внутриведомственные нормативные документы в аспекте соотношения понятий «нормативный правовой акт» и «локальный нормативный акт» в законодательстве, деятельности Минюста России, практике судебного нормоконтроля и юридической литературе. Обращаясь к проводимому в науке делению ведомственных нормативных актов на общеобязательные и внутриведомственные, автор исходит из синонимичности понятий «нормативный правовой акт, затрагивающий права, свободы и обязанности человека и гражданина», «нормативный правовой акт, обязательный для федеральных органов государственной власти, органов государственной власти субъектов Российской Федерации, органов местного самоуправления, а также юридических и физических лиц» и «общеобязательный нормативный акт». Обосновывается, что внутриведомственные нормативные документы нельзя считать нормативными правовыми актами, затрагивающими права, свободы и обязанности человека и гражданина, поскольку они распространяются на определенный круг лиц и их действие не выходит за пределы соответствующего ведомства. Рассматривая конкретные ведомственные нормативные акты, зарегистрированные Минюстом России или оспоренные в Верховном Суде Российской Федерации, автор показывает невозможность отнесения их к общеобязательным нормативным актам, в том числе приводя в пример аналогичные документы, изданные субъектами, не уполномоченными осуществлять нормативно-правовое регулирование. Предлагается отказаться от практики государственной регистрации внутриведомственных нормативных документов, отмечается выгодность данной меры с практической точки зрения.

Вопросы правовой охраны окружающей среды, повышения эффективности государственного управления в экологической сфере возведены в ранг национальных целей, путь достижения которых по официальным оценкам видится в том числе во внедрении цифровых технологий. В статье поднята проблема отсутствия четкости и однозначности определения правового понятия «цифрового общества» и всех производных от него терминов. Целью исследования являлось изучение существующих нормативных определений и доктринальных подходов к понятию цифровизации в аспекте государственного экологического управления, которая рассматривается как процесс внедрения в деятельность государственных органов цифровых технологий, позволяющих улучшить качество осуществляемых ими функций. При этом под цифровой трансформацией такого управления в статье предложено понимать переход к такому состоянию экологического управления, которое характеризуется наступлением конкретных социально значимых результатов от применения цифровых технологий. Готовность государственного управления в области охраны окружающей среды к цифровой трансформации — нормативное, программное, техническое обеспечение, подготовка кадров и др., следует именовать цифровой зрелостью, которая, в свою очередь, является необходимым условием для цифровой трансформации, перехода к цифровому обществу.

Правовой институт использования земельных участков без их предоставления и установления сервитута, публичного сервитута является не только новым, но и содержит ряд необычных правовых конструкций. В этой связи важно выяснить общую его направленность, соотнести с близкими правовыми категориями, а также определить пути совершенствования имеющихся норм. Сделан вывод, что в основе появления данного института лежит необходимость оперативного разрешения порядка ограниченного использования пространственных свойств земли (земельный участок) и расширения экономических возможностей. Поскольку сохраняется публичная собственность на землю, а у лица, использующего земельный участок, не возникает предусмотренных ЗК РФ прав на землю, целесообразно в отдельной норме предусмотреть положение о том, что разрешение выдается на использование земли на условиях, наименее обременительных для текущего и будущего ее использования. Действующий правовой режим разрешения использовать земли (земельный участок) на рассматриваемых основаниях не предусматривает заключения договора об использовании, однако законодательное регулирование не содержит и императивной нормы, которая бы запрещала такое соглашение. Земля (земельный участок) используется в данном случае как именно экономический ресурс, что в определенной мере снижает ее ценность для публичного собственника. Поэтому концептуально следует исходить из того, что в случаях, когда законодатель прямо не устанавливает запрета, выдача разрешения может предусматривать и плату за использование.

Конституционная революция рассматривается в качестве порядка конституционного изменения, действительность которого не основана на действующей конституции, не согласуется с ее нормами, осуществляется не в соответствии с закрепленными в конституции процедурами. Природа конституционной революции такова, что при ее совершении нарушаются пределы изменения прежней конституции и не осуществляется или безрезультатно осуществляется конституционный контроль за их соблюдением. Выделяются две теории, объясняющие действительность конституции, принятой в результате конституционной революции: теория внешней легитимности и теория внутренней легальности. Теория внешней легитимности предполагает, что основанием действительности конституции является тот или иной внешний по отношению к ней источник: Бог, народ, харизматичный лидер и т.п. Действительность конституции не подчинена ей самой, но имеет внеконституционный источник происхождения. Новая конституция получает от этого внешнего источника свою легитимность, восполняющую утраченную в результате революции легальность. Теория внутренней легальности предполагает, что основанием действительности конституции может быть только внутренний источник — сама конституция. Новая конституция обретает свою действительность из себя самой. С одной стороны, такой подход логически противоречив, поскольку является самореферентным и объясняет явление ссылкой на самого себя. С другой стороны, он исключает трансцендентное и иное объективно неверифицируемое объяснение конституции. Действительность Конституции РФ, принятой в результате конституционной революции 1993 г., основывается на теории внешней легитимности, связывающей действительность конституции с ее эффективностью.